Должно быть, именно так в Освенцуме и проходило порабощение еврейского народа. Должно быть, у некоторых презревших рамки приличия и сдержанности индивидов, столь часто ум за разум заходит, ибо способностью отдавать отчет своим поступкам они совершенно не славятся. Но, о чудо - величайшее, необъяснимое и раздражающе мерзкое явление: как смириться с той мыслью, что человек, наивысший Венец Природы, может, оказывается, приспособиться абсолютно ко всему. Широко закрыть глаза на события, казалось бы, отравляющие привычное существование, и даже, какой позор - не предпринять ни единой попытки к прекращению сей вакханалии. А ведь какая богатая вариация действий: позвонить в полицию, пригрозить попыткой самоубийства, разбить неразумную рыжую голову огромным кубком лучшей ученицы старшей школы. Да хотя бы самое простое - указать дрожащей рукой на дверь, решительно попросив закрыть ее с обратной стороны, а следом отправить ворох многочисленных вещей, пусть катится все это барахло к чертям, вместе со своим хозяином! Так по женски, если честно. И до такой степени невозможно, просто до скрежета в зубах.
Но нет же! Мысленно проклят, но давно прощен отвратительный напиток, отвратительный рыжий и все его деяния, показывающие низость умственного развития и общей нравственности. Лишь одно только обращение... Как, ради великого Ньютона, может уважаемый научный сотрудник позволять какому-то второсортному музыкантишке называть себя Тыковкой?!
Но Грир этого никогда не поймет. Какое дело ему до Научно-Исследовательского Института, великих открытий, симпозиумов и теории о равноправии полов? Он знает, чем разозлить доктора Бисли. Знает, и всегда будет этим пользоваться, выжидая, когда чаша праведного гнева переполнится до краев и прольется на его ненавистную голову.
Сложно было поначалу бороться с извечной дурацкой привычкой засыпать так, как ему заблагорассудится. Сложно было дышать под крепкими объятиями, нахальными руками, что каждую ночь прижимают до такого мучительного бессилия, с которым вряд ли что-то может сравниться. Лишенная возможности вдохнуть полной грудью, устроиться поудобнее, в железном замке объятий Элизабет то и дело стискивает зубы, терпеливо ожидая размеренного сопения, когда же этот выродок наконец-то отойдет ко сну. Как нескоро это случается у тех, кто обожает валяться в постели до полудня, хоть на голову мокрый пакет и ток подключай, но ничто не способно изменить Стивена. И себе тоже не помешало бы. Для профилактики. Потому что есть то, что знает только она. О том, как оказавшись на желанной свободе, тонкие пальцы осторожно перебирают рыжие пряди. А губы расползаются в редкой улыбке, стоит лишь ей вглядеться в трогательные черты спящего лица.
Но Грир никогда об этом не узнает, нет! Особенно сейчас, вытворяя с собственной заложницей то, о чем она не рассказала бы даже под страхом смертной казни, те вещи, которые заставили бы покраснеть любую юную особу. Да и кто поверит, что все протесты доктора Бисли ловко прячутся за властной пятерней, прикрывающей рот. Момент - порыв - жалкая попытка вырваться. Это заранее обречено на провал, это только сильнее раззадорит Стива. Слишком резкое его движение, отдавшееся тягучей внутренней болью. И ведь даже закричать невозможно, просить о пощаде - все так же бессмысленно. Сомкнутая челюсть - да, она отлично понимает, что делает. Понимает, что ей за это будет. Вот только переполнена чаша терпения, но разве не этого хотел домашний тиран?