- Пойдемте.
Без протянул руку Райне, как положено было между высокородными, и повел ее вглубь поместья - коридорами темными, сумрачными, каменными и вылизанными до маниакальности.
Ее просьба... Озадачила? Возможно, нет. При его дворе было достаточно прихлебателей, чтобы один старик стал обузой, другое дело, что Хэйт собирался начать избавляться от этой оравы уже завтра. За братом, после того, как с ним вели беседы родичи заговорщицы, следили бы и так. Правда, желание леди обязывало Беза сохранить ему жизнь. Возможно, в условиях, когда ничья жизнь не станет безопасной.
- Подождите отказываться от денег, леди. Это вы всегда успеете. Потерять легче, чем приобрести. - улыбнулся он во тьме.
В остатках света ему хорошо было видно, как белеет ее кожа там, где ее не прикрывало платье. И запах... Он тянулся тонким шлейфом за ними, вплетаясь в гулкое эхо шагов.
- Отец ваш будет сохранен, с братом, насколько это возможно. - произнес Без, останавливаясь наконец на пороге большой комнаты. - А теперь вы познакомитесь с моим отцом.
Он сунул руку в нишу, доставая огниво и факел, некоторое время повозился с разжиганием огня -  жалкие крохи света из коридора избегали этого места, как проказы.
Наконец, искра воспламенила пропитанную смолой ткань, и огонек разгорелся, освещая все большее и большее пространство.
Они стояли на пороге залы, большой, крупной, быть может, вполовину меньше приемной залы в разрушенном Поместье, ее своды терялись во мраке, огонь бликовал на полированной деревянной обшивке стен и гигантском овальном столе, вздымавшемся, словно валун из прибоя по самой середке помещения.
А еще со стен за ними наблюдали десятки мертвых и холодных глаз.
Хэйт развернулся, давая Райне возможность прочувствовать дух этой галереи и направился к самому большому потрету в торце, изображавшему заросшего бородой, поплывшего от жирка и морщин, украшенного шрамами и драгоценностями мужика средней степени спитости. Единственное, что выдавало родство их обоих  - живого и рисованного - это был цвет глаз.
Двигался Без быстро и рвано. Огонь полоскался и танцевал.
- Ваше Величество папенька. Хочу представить вам леди Райну.
Хэйт подзамялся, ядовито улыбаясь.
- Леди Райну, виконтессу Нессельроде и Голубого озера, леди Райна, мой царственный отец, Король Проигранной Страны и Большого Кубка, Дарлен Вайед третий. Чтобы вы знали, дорогая виконтесса, не было более знаменитого побега во всем мире, чем тот, в котором папенька уносили ноги с поля битвы от жалкой сотенки некросов.
Некоторое время Хэйт пялился в портрет, балансируя на какой-то странной грани: с одной стороны, ему полагалось ненавидеть этого мужика, в свое время бросившего на произвол своего мелкого ребенка. Тогда Хэйт спасся только благодаря Тамиллу и Силии, отчего-то решивших вывезти его из столицы, а не бросить, как сестер и мать. с другой стороны он не чувствовал ничего.
Земли под названием Голубое озеро давно уж пустовали, а Нессельроде освободились две недели назад, когда граф-владелец пожертвовал их короне за долги.
Уже спокойнее , Хэйт добавил:
- Впрочем, это уже дела дней минувших. Оглянитесь. Здесь собраны лучшие портреты нобилитета бывшего Айн Сида. Некоторых вы знаете - тех, кто сейчас при мне. О других... О других я расскажу вам сейчас. Это хорошая история. История борьбы за власть, убийств, предательств и разбоя.

- Убийства, предательство и разбои, и это я усвоил еще раньше, чем мне дали держать меч, - всегда сопутствуют дележу благ и влияний. - Хэйт повел ее вперед, подхватив под руку и неся впереди факел так, чтобы он освещал стены. - Подчас, что стало для меня тогда неприятной неожиданностью, убийства, предательство и разбои и есть этим самым разделом властей. Во время падения Айн Сида первым помог мне в этом увериться никто иной, как герцог Торней, Бертольд, сын Бертольда, из рода Гогенштауерн, редкостной пакостности подколодный змей.
Факел перестал колыхаться в царственной длани и остановился у стены, освещая картину, писанную в темных, словно временем изъеденных тонах, характерных для живописи Айн Сида последних лет империи. Те мастера писали по десятку, двадцать иногда слоев на холсте, оттого изображенные на них родовитые погрудия получались удивительно жизненными, объемными и словно светились изнутри.
Бертольд, сын Бертольда был лысоват, обладал выдающимся носом и пухлостью, в которой заподозрить змеиный характер было решительно невозможно. Разве что белые, почти без окраса, радужки глаз, ломали образ.
- Его сиятельство граф имели удачу быть внебрачным сыном моего деда по матери, царствовавшего до моего батеньки и не имевшего законных наследников мужеского полу. Дурная царственная кровь и раньше ударяла ему в голову, но по приходу некросов в Столицу с ним случился самый крепкий припадок, в котором его сиятельство самолично наказало изничтожить всех отпрысков Дарлена III, включая бастардов и грудных детей. Нетрудно догадаться, что пока умирали младенцы, пришли и ко мне.
Хэйт, видать, крепко запомнил тот день, потому что смотрел в графье лицо не отрываясь.
- Не смотря на то, что Бертольду удалось убить далеко не всех и он потерпел фиаско с малолетним сопляком, которого защитил командующий королевской гвардии, некросы оставили его при себе. При дворе. Дворе, названном в народе "для бедных". В свите "чужих", которых Якобыимператор Ашкар не подпускает к себе близко, но показывается им раз в неделю и не мешает править захваченными землями. А нахватались после поражения батеньки знатно. В том числе и Гогенштауерн.
Без неожиданно счел, что рассказал все необходимое, и продолжил обход. В темноте огонь выхватил известное Райне лицо герцога Кенли, отца Мерион, бесстыдно красивого мужчины, чью красоту, несомненно, унаследовала и его дочь.
Следующий раз остановились у портрета огромного, как валун, широкого и рыжего рыцаря в богато украшенной бригантине и со щитом, покрытым гербом с изображением двух черных грифонов на красно-желтом поле. Рыцарь глядел на них с благостью, яркими, как синька, глазами.
- Роджер Риньяно, барон Мельфийский. Известен невообразимыми богатствами, нажитыми, в частности, после падения Айн Сида. До падения он был охотничьим у отца. Говорят, это именно он изловил мою среднюю сестру Ив, использовавшую неразбериху во дворце и городе, чтобы сбежать с молодым пажом. Пажа повесили сразу. По слухам, сестра прожила достаточно долго, чтобы сорвать горло и окончательно деморализировать криком окрестных селян и беглецов из столицы. Риньяно славен тем, что хвастает умением учуять любую "ваедскую" гадину, и, как ни странно, один раз даже устроил охоту на действительно виновного в шпионаже человека. Прознатчика толстого лорда. Следующий.
Следующим оказался удивительно приятный и бравый мужчина средних лет в нарядном сюрко, со шлемом под рукой среди какого-то леса.
- Это человек, который выполняет роль Нара при столичном дворе. Или, правильнее сказать, роль помощника Нара - некросы не слишком пускают людей к подобным делам, потому можете сами оценить его опасность. Его имя - Оттон Ахенский... Справа от него можете видеть изображение Тилии из Равенны, чародейки, умнейшей из женщин, когда-либо посвятивших себя интригам при дворе. Тилия всегда вела и ведет какую-то свою игру, и как правило - находится на стороне господина барона Ахенского.
Путь их занял достаточно времени. Хэйт показывал перебежчиков, покинувших проигравший лагерь через недели после знаменитого боя, показывал тех, кто сбежал с частью казны, пока "папенька" пребывал в прострации от собственного проигрыша, показывал талантливых воинов и лекарей, примкнувших к столичному обществу. Райна, по его мнению, должна была знать их в лицо, и хоть немного - на что они способны.
Наконец, когда они завершили обход, Без подвел гостью к столу с изображением мира и долго просто молчал, стоя рядом и глядя на разбегающиеся реки, горы и далекий океан. В тишине казалось, что даже трепет факела издает эхо, модуляции же дыхания улавливались еще более ясно.

- Отдаю их в ваши утонченные руки.
И правда - не приврал. Рука у Райны была прохладной, миниатюрной, с розовыми, овальными ногтями. Без поднял ее с карты, поцеловал сначала пальцы, потом ладонь, потом внутреннюю сторону запястья, где быстро и полнокровно билась жилка пульса. Поймал взгляд. Время будто превратилось в патоку.
Больше словам места не было между ними, да и нечего было сказать королю без королевства - он уже дал ей все, что мог, кроме, разве что, бастарда, но о подобном Хэйт даже и помыслить не мог, не простирались его планы на жизнь дальше этой войны и дальше победы над Императором Ашкаром.
Но изображение известного мира на столе, казалось, стало бы завершенным лишь в сочетании с изгибами ее тела. Столица с ее холмами должна была стать ложем для темных, блестящих, словно змеи, волос, Маркханские степи с едри его Баядером, просто обязаны быть попираемы тонкой узкой стопой, Вереция и Крепость ветра принять на себя давление той части тела, на которую оба они - и Хэйт и Райна умели находить себе проблемы... Криптхольм он надеялся даже не заметить. Потому что в какой-то момент между людьми словно происходит столкновение, вспышка, взаимное крушение всего "я" во имя достижения наслаждения, и когда он наступает, нет уже ни границ, ни владений, ни титулов.
Иногда даже городов и миров - тоже нет.

Утро для Беза началось, когда солнце еще не встало. Более того, даже не думало даже окрашивать горизонт в тусклую серую предрассветную мглу.
Он слился с кровати, на которую они перекочевали гд-то между полуночью и первым часом, подошел к столику с графином вина, разбавленного водой, и налил себе, прислушиваясь к дыханию спящей Райны. Было как-то непривычно и неприлично даже спокойно.
С Мэрион... "Нет, я не буду сравнивать с Мэрион" - подумал он и тут же сравнил. Виконтесса Кенли приводила его в состояние внутренней ярости. А тут же яриться было совершенно не на что, и, казалось, что пожелай он, отношения с этой  женщиной будут более, чем...благополучными.
Хэйт задумчиво перебрал события прошлой ночи, осматривая разбросанные по полу детали одежды, дальше - за дверями спальни, и он это знал - все было уже прибрано, так, чтобы даже памяти о вчерашнем пребывании людей в большом и гулком здании не осталось.
Спать не хотелось. А также будить Райну или еще что-нибудь предпринимать из привычных без-действий. Он потер лодыжку, укушенную комаром, нашел в стенной нише огниво и высек искру над толстой оплывшей свечой, решив не отказывать себе в удовольствиях, и устроившись в другом углу от кровати с книгой.
Ночь была, что называется на самом исходе - самая темная, самая глухая... Даже далеко на горизонте не светил уже огнями в небо серо-черный, не знающий о грядущем терроре, Криптхольм.